В правовом отношении казаком в Российской империи считался человек, имевший гражданство одной из станиц, являвшейся основой устройства любого казачьего общества. Сословная, этническая и конфессиональная принадлежность, без сомнения, играли свою роль, но в бытовом отношении большое значение имело совсем иное.
Казаки обращались друг к другу со словами «станичник» или «станичники». Незнакомые при встрече первым делом выясняли из какой они станицы. Первая графа в списках офицеров или нижних чинов была «станица к которой принадлежит гражданством», и уж только после этого указывались фамилия, имя и отчество. Походный атаман донских казачьих полков в Крымскую войну генерал-лейтенант И.И. Краснов следующим образом описывал передвижение казачьей колонны: «Сотни шли отдельно одна от другой, и сами подразделялись на несколько мелких команд, преимущественно составленных из станичников, т.е. жителей одних станиц».
Исторически слово «станица», вопреки распространенному мнению, не подразумевает разновидность населенного пункта, это не синоним привычного слуху россиянина слова «село», а означает казачье сообщество, воинское братство. «В полках, – утверждал И.И. Краснов, – был издревле принят обычай – не разделять станичников по разным сотням, даже в сотнях ставить их вместе, не заботясь строго о ранжире». Таким образом комплектовались донские полки до Первой мировой войны.
В начале ХХ в. технический прогресс потребовал изменений казачьих обычаев. Во время артобстрела снаряды тяжелых орудий противника при удачном попадании могли уничтожить несколько десятков человек сразу, и для какой-то станицы это становилось катастрофой. Пришлось частично отказаться от старинного правила. Новшество нашло отражение в литературе: один из главных героев романа М.В. Шолохова «Тихий Дон» Григорий Мелехов ходил в атаку вместе с сотней, в которой были не только его станичники. Но началась Гражданская война и к старым обычаям возвратились.
До начала ХV столетия понятия «станица» и «казачье поселение» существовали раздельно. Донские казаки жили в городках (укрепленных поселениях), где могло находиться и несколько станиц. Так, в городе Черкасске их было одиннадцать. В Уральском войске 1-я и 2-я Уральская станицы, вместе взятые, составляли город Уральск. В Запорожской Сечи, из которой произрастали истоки черноморского и кубанского казачества, сосуществовали 38 куреней. «У черноморцев старого времени, – писал историк кавказских казачьих войск И.Д. Попко, – как равно и у запорожцев, куренем называлась казарма, не только в смысле здания, но еще больше в смысле помещавшейся в ней самостоятельной части войска... С 1803 года по заменению куреней в смысле частей войска полками, название это осталось при селах, которые в позднейшее время стали называться и станицами для сходства с другими казачьими войсками». Произошло это переименование уже в 1840-х гг. Вместе с тем казачьи представительства (фактически посольства) в Москве, Петербурге, а позже и в столицах других государств именовались так называемыми зимовыми станицами. Сообщение со столицами поддерживали вестовые (или легкие) станицы, но это разделение функций произошло не сразу: в первой половине ХVII в. и те, и другие назывались «проезжие станицы». В Москву донское казачье посольство приезжало иногда не с одним, а с несколькими атаманами, а это означало, что оно состояло из нескольких станиц. Для борьбы с речным разбоем также периодически создавались особые подразделения, которые назывались «плавучие станицы».
Опасность внезапного нападения долгое время дамокловым мечом висела над донскими станицами, так в ХVIII в. стали называть бывшие городки. Например, 30 июня 1737 г. пришедшие с Кубани татары, черкесы и казаки-некрасовцы, переправившись через Дон между Цымлянской и Кумшацкой станицами, обрушились на близлежащие казачьи станицы. Мужчины почти все поголовно были на войне с турками и крымскими татарами. Женщины-казачки, которые тоже неплохо умели обращаться с оружием, вместе с сыновьями 10–14 лет почти везде отбили это нападение. Но первая на пути этого набега Кумшацкая станица пала. 10 казаков, 240 казачек, 240 мальчиков и 260 девочек были угнаны в плен и никогда более не возвратились на родину. 12 стариков были убиты при штурме, еще 50 сгорели заживо, закрывшись в деревянной церкви. Узнав об этом, императрица Анна Иоанновна потребовала от войскового атамана И.И. Фролова: «... Приключенные от кубанцев и некрасовцев донским казакам разорение и гибель людей, не допуская вдаль, осенью оружием отомстить и страждущих в плену освободить». Возмездие со стороны казаков последовало незамедлительно. При этом, по некоторым сведениям, погиб и сам вождь бежавших из России казаков Игнатий Некрасов.
В 1780-х гг. граница отодвинулась далеко к югу, и она была значительно укреплена. Жить на Дону стало спокойно, а на Тереке еще долго было тревожно. 10 июня 1774 г. на станицу Наурскую обрушились татары, кавказские горцы и турки. Казаки были в походе – шла тяжелая война с Турцией. Станицу вместе с немногочисленными мужчинами защищали женщины-казачки. Они превосходно стреляли, умели обращаться с холодным оружием. Пригодились и только что сваренные к обеду щи со свининой – ими обливали участников нападения. Штурм прекратился лишь на следующий день, 11 июня, в православный праздник памяти святых апостолов Варфоломея и Варнавы, который традиционно потом отмечался терскими казаками как «Бабий праздник». В своей книге «Терское казачество в прошлом и настоящем», впервые изданной в 1912 г., атаман Терского казачьего войска генерал-майор М.А. Караулов писал, что это был первый случай, «когда от кавказской женщины понадобилась серьезная боевая служба. Впоследствии они уже не расставались с нею и даже сроднились, как с чем-то неизбежным, ...казачки не боялись ни свиста вражеских пуль, ни стрел, ни дикого рева и гика нападающих неприятелей, ...защищались серпами».
Если земли донских казаков на рубеже ХVIII и ХIX вв. были уже, по сути, внутренней территорией Российской империи, то казачьи войска на Кавказе еще долго жили в режиме пограничных поселений. Их окружали глубокий ров и вал, обсаженный колючим кустарником. В нескольких местах были сделаны ворота, охраняемые караулом. Л.Н. Толстой в своей повести «Казаки» описал одну из терских станиц, куда дела службы привели его в 1852 г.: «Новомлинская станица стоит в трех верстах от Терека, отделяясь от него густым лесом... Станица обнесена земляным валом и колючим терновником. Выезжают из станицы и въезжают в нее высокими на столбах воротами с небольшою крытою камышом крышкой, около которых стоит на деревянном лафете пушка, уродливая, сто лет не стрелявшая, когда-то отбитая казаками».
Уже в середине ХVIII в. донским казакам стало тесно в рамках своих станичных поселений, так как население разрасталось. У станиц появились хутора. К началу ХХ столетия число хуторов в крупных донских станицах исчислялись десятками, некоторые из этих хуторов своими размерами соперничали, а иногда и превосходили собственно станичное поселение. Из одних станиц стали выделяться другие.
Обрастали временными поселениями – хуторами – и черноморские станицы. В отличие от Войска Донского, на Кубани разросшийся в размерах хутор очень быстро преобразовывался в самостоятельную станицу. Таких примеров много, отчего станиц на Кубани было почти вдвое больше, чем на Дону. Войско Донское в 1913 г. имело 134 станицы, в состав которых входило 1728 хуторов с самостоятельным хуторским управлением. А на Кубани в том же 1913 г. было 274 станицы и только 32 хутора с самостоятельным хуторским управлением, хотя населенных пунктов, именуемых хуторами, было значительно больше.
К началу ХХ в. степная кубанская станица насчитывала около тысячи дворов, а станица, расположенная в предгорьях, – в среднем около четырехсот. Сами станицы в укреплениях уже не нуждались, но казачьи дворы выглядели настоящими крепостями: их окружали высокие заборы и попасть во двор можно было только через крепкие ворота, во дворе же были злые собаки. Дом, как правило, ставился в углу усадьбы, окнами на юг. В Терском войске устройство хуторов вообще было невозможно, поскольку жизнь там была неспокойной, всегда могли убить или увезти в горы, поэтому приходилось селиться компактно. В 1891 г. в Терском войске было 67 станиц и только четыре поселка с поселковыми управлениями, причисленные по одному к четырем станицам Кизлярского отдела.
Уральское казачье войско, как и Донское, было одним из старейших, и возникло самостоятельно, а не по указу высшей российской власти. Оттого здесь и казачьи традиции были сильны, и уклад жизни очень отличался от других казачьих войск. Оно имело 30 станиц и 450 причисленных к ним поселков. Из основных занятий казаков на первом месте стояла ловля рыбы (прежде всего осетровых пород). Соответственно и станичная жизнь выстраивалась под строгим контролем над соблюдением правил рыболовства и с распределением мест для ловли.
В 1914 г. в Оренбургском казачьем войске числились 61 станица, 441 поселок, 65 выселков и 553 хутора, дополняли этот список заимки и товарищества. Станица здесь, как и на Дону, являлась конгломератом различных поселений, на который переносилось имя поселка, в котором располагалось станичное правление. Среди главных особенностей оренбургских казачьих поселений – мирное сосуществование представителей различных этносов и конфессий, а также своеобразная топонимика. К примеру, станица Великопетровская гордилась своими поселками Париж и Варна. В оренбургской казачьей Варне, названной так в честь болгарской, тем не менее, не было ни одной православной церкви, зато имелось сразу три мечети. У Кособродской станицы существовал поселок Берлин, у Березинской станицы – поселки Москва, Бородино, Фершампенауз, Чесма и Порт-Артур. Этот перечень довольно длинен. В Забайкальском казачьем войске наряду со станичными, поселковыми и хуторскими атаманами упоминались также урочищные, то есть какая-то часть казаков постоянно жила практически в «медвежьих углах». Большие трудности возникали с созданием станиц и поселков Амурского и Уссурийского казачьих войск. Их начинали строить там, где это представлялось удобным для начальства, но, как правило, в очень неподходящих для житья местах. Это были заливные луга или болота. Хлеб здесь погибал от наводнений или от сырости.
С XVШ в. в донских станицах очень активно стали строить церкви. Вначале они были деревянные и часто горели, но зато их легко было переносить на новое место, так как сама станица нередко меняла свое местоположение. В ХIХ в. уже вовсю строились каменные церкви. А к началу XX в. многие из казачьих храмов стали поражать своим великолепием. И сейчас Войсковой Вознесенский собор в Новочеркасске своими размерами уступает лишь храму Христа Спасителя в Москве и Исаакиевскому собору в Санкт-Петербурге.
Казаки очень заботились о своих храмах, делали солидные вклады на их содержание, привозили из походов разного рода реликвии и предметы обихода. Многое из церковной утвари, отбитой казаками у французов после ухода их из разграбленной и сожженной Москвы в 1812 г., было отправлено на Дон. И руководил этим процессом первый комендант освобожденной Москвы генерал И.Д. Иловайский 4-й, принадлежавший к старинному дворянскому казачьему роду Войска Донского. Часть трофейного церковного серебра, надо отдать должное, казаки передали на изготовление знаменитого иконостаса Казанского собора в Санкт-Петербурге.
Генерал-лейтенант Ф.Г. Чернозубов в своих «Очерках Терской старины. Из смутного времени» писал: «Селясь по Тереку и Кубани, образовывая городки и станицы, казаки, естественно считали церкви центром своей духовной и общественной жизни. Набат сзывал казаков на пожар и тревогу. Церковным же звоном старались наши предки прогнать грозовую тучу и саранчу. На литургию сходилось все население станиц. Тут начинались и кончались все дела». Особые отношения сложились в казачьей среде и с православным клиром. Священников до начала 1830-х гг. казаки выбирали сами из своей среды и те подчинялись в первую очередь станичному атаману. В конфессиональном отношении казачество не было однородным, хотя в основе своей казаки были православными. Среди донских, терских и особенно уральских казаков было много старообрядцев, были и казаки-мусульмане. На Дону они имели мечеть в станице Татарской, располагавшейся рядом с Черкасском, а потом была выстроена мечеть неподалеку от Новочеркасска. Среди оренбургских казаков последователей ислама было много, соответственно и мечетей тоже. Казаки-калмыки из Донского и Астраханского, а также буряты из Забайкальского казачьих войск были буддистами и имели свои хурулы и дацаны.
Казачья станица в глубокую старину до конца XVII в., не подчинялась российской государственной власти и по общественному устройству сама была чем-то вроде маленького государственного образования республиканского типа. В старину на Дону вообще не было единых войсковых атаманов. Из Москвы доставляли свои послания непосредственно станичным атаманам «в Нижние и Верхние юрты». Со временем самостоятельность станичных обществ была сильно урезана, но отдельные ее реликты сохранялись долго.
Казачье войско (административно-территориальное образование, а не армейская структура) изначально было конфедерацией казачьих станиц, которые делегировали в общее ведение вопросы военного и военно-дипломатического характера, но оставляли за собой право самим решать вопросы их внутренней жизни. Станица имела: собственное гражданство, которого ни дать, ни отнять кроме станичного общества не мог никто; свою территорию – юрт, на нерушимость границ которого посягать нельзя было никому; три классические разделенные между собой ветви власти – распорядительную, до какой-то степени законодательную (круг или позднее сбор), исполнительную (станичного атамана и станичное правление) и судебную (станичный суд). Власть в станице строилась на выборном начале. Все взрослое мужское население станицы, за исключением наказанных за серьезные проступки «порочных» казаков (они же «пенные» или «штрафованные»), собиралось на станичные сборы.
По Положению об общественном управлении станичным обществами 1870 г. не казачье население станицы, так называемые иногородние, тоже были членами станичных обществ, но принимали участие в обсуждении только тех вопросов, которые касались их самих непосредственно. По Положению 1891 г. членами станичного общества уже являлись только казаки, что способствовало росту антагонизма между этими двумя категориями населения станиц и имело печальные последствия в годы революции и Гражданской войны.
Да и сами казаки на станичные сборы стали посылать своих представителей, так называемых десятидворных. В старину все общественные дела казачьей станицы обсуждались в Кругу, здесь же творились суд и расправа. Круг собирался на площади между церковью или часовней и станичной избой, которая называлась общепринятым словом «майдан». На собранные Круги (проводились по воскресным или праздничным дням) выносились из церкви хоругви и образа святых, место считалось священным, и все присутствующие стояли в нем без шапок.
Вел Круг и следил за порядком помощник атамана – есаул, позднее эту должность стали именовать есаульцем. Нарушителей порядка наказывали здесь же, вразумляя насеками, которые были символом атаманской власти и есаульских полномочий. Это были деревянные посохи, различавшиеся по длине: у атаманов – около полутора метров, у есаулов – более двух.
Во время Семилетней войны 1756–1763 гг. в середине ХVIII в. произошел интересный казус. В Военную коллегию из Войска Донского поступил список полковых командиров, которым предстояло командовать отправлявшимися на войну казачьими полками. К своему изумлению, один из чиновников обнаружил в нем имена двух казачьих старшин, которых при нем публично в войсковом кругу побили палками. Это породило запрос из военной коллегии на предмет того, каким образом подвергнутые телесному наказанию казаки могут быть командирами? Кто из офицеров русской армии захочет иметь с ними дело? Из Войска ответили, что это событие не является чем-то порочащим данных лиц. Их били не каты (т.е. профессиональные палачи), а войсковые есаулы, и не плетьми, а есаульскими насеками. И было это, по сути, не наказанием, а требованием соблюдать то, что в наше время называется регламентом собрания. Они что-то очень яростно доказывали, перебивали других выступавших и тому подобное. Инцидент был исчерпан. А один из этих полковников, Колпаков, в дальнейшем так отличился в войне, что получил награду даже от бывшего противника – короля прусского Фридриха Великого (в кратковременное царствование Петра III). Россия заключила мир с Пруссией, при этом два казачьих полка были откомандированы в распоряжение командования прусской армии.
Исполнительную власть в станице представляли станичный атаман и станичное правление. Ранее, в пору большей самостоятельности станичных обществ, существовали и другие категории атаманов. Выступая в поход, избирали походных атаманов и есаулов, для встречи царского жалованья – встречных, для длительных и масштабных звериных и рыбных промыслов – ватажных, для больших празднеств – гулебных. Атаман при исполнении обязанностей обладал большой властью, но был вполне ответственен перед казаками, его выбравшими. За оплошность или иные прегрешения его вполне могли и выпороть, у хранителей старинных традиций казаков-некрасовцев, живших в Турции, этот обычай держался, по меньшей мере, до конца ХХ столетия. В ХVI–ХVII вв. за серьезные проступки атамана могли и казнить.
В ХIХ столетии утвердился трехлетний срок атаманских полномочий, ранее атамана избирали ежегодно. Станичное правление состояло из атамана и двух-четырех «станичных стариков», они же «подписные старики» и они же – судьи. Причем, им не обязательно было быть стариками в прямом смысле этого слова, но обладание определенным жизненным опытом и уважением окружающих предполагалось. И судьями они были скорее по названию, самостоятельно судопроизводства они не осуществляли, за исключением разбора дел о ссорах и драках.
Станичный атаман, не имевший офицерского чина, а таких было большинство, на время исполнения атаманских обязанностей получал права хорунжего. Должность эта была достаточно хлопотной и ответственной, в конце ХIХ – начале ХХ в. атамана нередко выбирали из казаков другой станицы, руководствуясь в первую очередь его деловыми качествами. В каждом станичном правлении было два писаря – по военной и по гражданской части.
Судебная власть в станице в старину осуществлялась непосредственно в казачьем кругу, где разбирались дела гражданские и уголовные. Станичный атаман, когда преступление вскрывалось, производил предварительное дознание и докладывал «честнόй станице» как по существу рассматриваемого дела, так и о предлагаемых мерах в отношении виновных. Далее слушали истца (если он был), ответчика, обвиняемого в уголовном преступлении, свидетелей. Окончательное решение выносил круг, руководствуясь обычным и станичным правом.
Дела, выходившие за пределы компетентности станичных кругов, передавались в суд войскового круга, который действовал, опираясь на войсковое право. К компетенции этой судебной инстанции относились преступления против войска, грозящие целостности казачьей общины и позорящие ее честь. К ним относились отказ от исполнения решений войсковых кругов и приказов войсковых атаманов, злодейские убийства, раздоры, доходящие до убийства, «некрепкая» служба, предательство и побеги к неприятелю. Суд, как правило, был коротким, расправа осуществлялась сразу же на месте. Признанных виновными либо топили – «в куль, да в воду», либо вешали на установленном на базарной площади корабельном якоре, реже отрубали голову или расстреливали. Иногда, при смягчающих обстоятельствах, ограничивались позорной казнью. Приговоренным к утоплению насыпали песку за пазуху и окунали их в воду на достаточно продолжительный срок для того, чтобы наказуемый мог извлечь для себя урок. Приговоренных к повешению вешали на якоре вниз головой и пороли при этом.
Из дел гражданского свойства войсковой суд чаще всего разбирал территориальные споры между станицами. Постепенно право казачьего круга на производство суда было ограничено разбором мелких дел и происшествий.
С 1870 г. были введены станичные суды, созданные по образцу волостных крестьянских. Со старинным судопроизводством было практически покончено. Станичный суд состоял из судей числом от четырех до двенадцати, судивших в порядке очередности, при обязательном судебном присутствии троих. Появился казачий суд второй инстанции, к которому апеллировали стороны процесса, если их не устраивал его исход. Это был суд почетных станичных судей, учреждавшийся по одному на две-три (реже более) соседних станицы, каждая из которых делегировала туда своих представителей.
Казачество было неоднородным по своему этническому происхождению, религиозной принадлежности, быту, культуре. Существовали значительные региональные различия даже в рамках одного войска: у донских казаков – между низовыми и верховыми, у кубанских – между линейцами и черноморцами, у терских – между гребенскими, моздокскими и волгскими. Исследователи отмечали, что даже в пределах одной станицы в разных ее сторонах неодинаково играли свадьбы и провожали в последний путь покойников.
Но было и много общего. Роднило казаков их отношение к воинской службе. В России в целом всеобщая воинская повинность была введена в 1874 г., у казаков она была всегда. На протяжение жизни нескольких поколений выработалось отношение казаков к службе, как к тяжелой, но неизбежной и почетной обязанности. Сложились ритуалы проводов казаков на службу и возвращения с нее, особенно во времена военных действий в многочисленных войнах, которые вынужденно вела Россия. Эти ритуалы были продуманы до самых мелких деталей. Например, когда, как и с кем пить последнюю чарку вина, отправляясь в поход: с родными и близкими, садясь в седло – стременную, с любовницами, у кого они были – закурганную. О возвращении в станицу извещали заранее, как и о том, что казаки везут с собой хоругвь или ценную икону для станичной церкви. Им готовили торжественную встречу. Все бросали работу, выходили либо на околицу, либо на майдан возле церкви. Встречали станичный атаман в сопровождении стариков, с иконою в руках и при колокольном звоне. Потом шли на молебен. После молебна атаман приглашал на угощение в станичное правление. Вернувшийся казак трижды кланялся в ноги родителям и целовался с ними. После этого ему в ноги кланялись жена и другие родственники. В некоторых станицах жены должны были в ноги поклониться не только возвратившемуся мужу, но и коню, который его доставил домой, а затем вести коня в поводу к станичному правлению, где были накрыты столы.
Воспитание детей в станицах носило отчетливо спортивный характер. Из мальчиков растили будущих воинов. Игры как нельзя лучше способствовали формированию мышечной массы, воспитывали такие черты характера, как выдержку и способность к согласованным коллективным действиям. При этом важно, что в играх готовили не будущих чемпионов и призеров соревнований, как в современных спортивных школах, при большом отсеве малоперспективных детей, а добивались достижения всеми абсолютно участниками определенных и достаточно высоких стандартов физической подготовки.
О том, каковы были эти стандарты, можно судить по одному из эпизодов, произошедших во время приезда в Новочеркасск в мае 1887 г. императора Александра Ш с супругой Марией Федоровной и сыновьями Николаем и Георгием. Желая как-то удивить и порадовать императора и членов его семьи, на Дону сформировали специальную команду. Изначально предполагалось, что в нее войдут подростки в возрасте 12–14 лет. Но напор желающих попасть в их число был так силен, а давление, оказанное на организаторов, столь эффективно, особенно со стороны матерей-казачек, что устроители праздника им уступили. В результате предполагаемое вначале число участников детского парада с 300 человек увеличили до 700, а возрастную планку опустили в исключительных случаях до 10–11 лет. Эти 700 казачат составили бригаду из двух полков по четыре сотни в каждом. На репетициях казачата показывали чудеса мастерства и сноровки в искусстве джигитовки, не уступая старшим братьям. Они на скаку поднимали с земли различные предметы, например, монеты; скакали, стоя в седле ногами, стоя на двух лошадях сразу, стоя в седле на головах, как вперед, так и назад лицом.
В станицах проходили разного рода спортивные состязания. Любители живописи знают одно из казачьих состязаний по известной картине В.И. Сурикова «Взятие снежного городка в Сибири», герои которого – енисейские казаки. В юные годы родовой казак Суриков, потомок одного из сподвижников Ермака, несколько лет прожил в казачьей станице Бузимовской и мог не только наблюдать, но и быть участником таких игр. Сюжет картины – старинная праздничная игра. В один из дней Масленицы сооружалась снежная крепость, которую казакам предстояло взять. На это состязание собиралось множество зрителей, очень живо все воспринимавших. Суриков изобразил на своем полотне енисейских казаков. Но традиция состязаний такого рода существовала у казаков практически повсеместно, а с учетом их географического положения имела свои специфичные особенности.
Взятие городка, а это действо именно так и называлось, у оренбургских казаков выглядело следующим образом. В станице Форштадтской, которая была частью города Оренбурга, на масленой неделе сооружали 6–7 метровой высоты ледяную глыбу, круглую, конусообразной формы с расширением к верху, на вершине которой устанавливали древко со знаменем. Казак на полном скаку должен был встать ногами на седло и, подпрыгнув, воткнуть в крышу этого сооружения два кинжала, до того висевшие у него за спиной. И уж после того при помощи этих кинжалов он должен был взобраться на вершину и сбросить флаг. При этом публика старалась воспрепятствовать этому, забрасывая его и вершину, которую казак собирался покорить, комьями снега.
А вот как описывал российский генерал А.В. Пистолькорс в «Записке о значении русской конницы» (1884), аналогичное празднование на Тереке: «О том, как лошадь и ее всадник слабы сами по себе, без совершенного оружия, лучшим доказательством могут служить те забавные и смешные игры, которые каждый год производятся на последних днях Масленицы на Кавказе, в Гребенском казачьем полку, пользуясь первыми весенними днями. Все казачьи девушки пестрыми хороводами, вооруженные длинными вербовыми хлыстами в два или три аршина, выходят за станицу, в чистое поле, и разделившись на отдельные группы, громкими шутками вызывают и дразнят казаков, которые верхами, на убранных лошадях, разъезжают на некотором от них отдалении. Вызванный такими шутками на ратоборство казак, подбирая себе двух или трех товарищей, надвинув на глаза папаху и пригнувшись к седлу, щелкает плетью и с размаху кидается на толпу девушек, которые, махая руками, с криком бросаются им навстречу, пугая лошадей и длинными хлыстами нанося удары им и всадникам. Испуганные, они фыркают, бросаются в сторону, и так круто поворачиваются иногда назад и в бок, что многие падают и платят увечьем за подобные шутки. Большинство лошадей даже совершенно не подходят к хороводам, и седоки их, осыпанные насмешками и комками грязи, сконфуженные, ускакивают в поле. Редкий молодец-казак, на лихом скакуне, прорывая девичий строй, и то, как я заметил, вследствие измены двух иди трех девушек, плененных его молодечеством, которые первые разрывают ряды и, пускаясь в бегство, увлекают в него и прочих. Тогда, в награду за свою смелость, казак имеет право сколько угодно целовать каждую девушку из разбитого им хоровода; а иногда, подхватывая на свое седло какую-нибудь красавицу, как пленницу, мчится с нею, в виду восторженной публики и отвозит ее домой в станицу».
Огромная роль в станичной жизни принадлежала женщинам-казачкам. До середины ХХ в. на протяжении полутора столетий они почти не видели своих мужей дома десятилетиями. Но даже если казак и не был в походе или на службе где-то далеко от дома, это не означало, что он становился домоседом. В мирное время основным занятием казаков были охота и рыболовство. На охоту «гулебщики» уходили зачастую на всю зиму и, конечно, далеко от домашнего очага. Так, донские казаки часто уходили на р. Куму, за несколько сот верст от дома. Все домашнее хозяйство было на женщинах. Девицы на выданье у донских казаков до середины ХIХ в. пользовались большим спросом, и, в отличие от России, приданым их не надо было обеспечивать. Напротив, от родителей жениха получали солидную денежную компенсацию, сопоставимую со стоимостью крепостной девицы-крестьянки. Дети – это святое. На Дону не было безнадзорных сирот. Нередко туда приезжали рожать нежеланного младенца из российских губерний и подкидывали их. Были приюты, где таких детей заботливо растили, если не находилось приемных родителей. Когда они вырастали, то им давали не только фамилию, но и гражданство казачьей станицы, им полагался земельный пай.
Юношей торопились женить, иногда это происходило в 15 лет. До ухода на службу он должен был привыкнуть к семейной жизни и обзавестись первенцем. Девушек держали дома до последнего, очень уж ценили их в домашнем хозяйстве. От того жены часто бывали старше своих мужей. И не только. «Женщины большей частью и сильнее, и умнее, и развитие, и красивее казаков», – писал в своей повести «Казаки» Лев Толстой и констатировал, что «в отношениях к мужчинам женщины, и особенно девки, пользуются совершенною свободой».
Самым, вероятно, выдающимся бытописателем донского казачества был и остается Ф.Д. Крюков, написавший в своем очерке «На Тихом Дону»: «Что же такое казачка? ... Молодые казаки стоят в кругу. Она проходит своей легкой походкой мимо, вбок поглядывая на какого-нибудь молодца, и от этого взгляда закипает у казака кровь... С самого детства казачка привыкает к свободе обращения с мужчиной и к некоторой равноправности. К этому приучает ее и домашняя жизнь, и улица, и до известной степени общественный уклад казачьей жизни. На улице девочке-казачке приходится частенько защищать себя и вступать в рукопашную с мальчуганами-казачатами, которые всегда имеют наклонность, по воинственности характера, «отдуть девок», – пока не доросли до рыцарских воззрений. Такие столкновения происходят почти ежедневно, и, надо правду сказать, не всегда будущие лихие кавалеристы остаются победителями, хотя всегда почти являются вызывающей стороной».
Типы домов, способы хозяйствования, кухня, одежда – все это очень отличалось не только в различных казачьих войсках, но и в различных станицах. Думать о том, что ношение военной формы в домашней обстановке есть национальная черта казаков, и делали они это из какой-то особенной любви к форменной одежде, ошибочно. Если у казака заводились деньги, то он охотно одевался по современной моде.
Но что очень роднило всех казаков от Тихого Дона до Тихого океана, так это песенный фольклор и традиции музыкальной культуры. Искусство не только впитывало в себя мир казачьей станицы, но и формировало его. Под слова и звуки песен казаки рождались, жили и умирали. Это еще в первой трети ХIХ в. заметил великий поэт М.Ю. Лермонтов, написавший знаменитую «Казачью колыбельную». Мир казачьей станицы, к счастью, сохранился в народном творчестве, дошел до наших дней и поэтому надежды на возрождение казачества не беспочвенны.
Автор текста: Безотосный В.М.
Использованная литература: Новиков В.Т. Мир казачьей станицы // Казачество великое, бесстрашное. СПб., 2008.